Зачем нужен блатняк?

Опубликовано Четверг, 28 августа 2014. в Статьи

Как-то раз, обмениваясь с приятелем музыкой по интернету, я обратил внимание, что он мне присылает песни о нелёгкой доле заключённых в российских исправительных учреждениях. Я его спросил: "Неужели тебе нравится подобный стиль?". На что был дан ответ: "Эти песни учат жизни!".

Помню, как я опешил в тот момент. "Не дай бог учиться на таком материале, ибо это будет означать, что я встал на место героя, а значит, преступил не только юридические, но и моральные, общечеловеческие законы нашего общества" — промелькнула первая же мысль в голове. А после задумался.

В самом деле, почему в нашей стране приобрели популярность песни от лица преступников? Хочу надеяться, что это просто генетическая память. Если вспомнить историю, практически всегда, начиная с декабристов, в российских тюрьмах и лагерях сидел определённый процент интеллигенции. Те, кто был против официальных властей: революционеры, "враги народа", диссиденты, и т. д. Из-под их пера вышло немало шедевров, как науки, так и искусства.

Если пристально вглядеться в лагерное творчество советского периода, можно увидеть, что в нем практически нет показного удовольствия принадлежности к заключённым. Оно и понятно! Людей, способных создавать, волновали куда более реальные и настоящие проблемы. Кто-то продолжал отстаивать в стихах и прозе свои идейные воззрения:

ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ

Товарищ Сталин, вы большой ученый
В языкознанье знаете вы толк,
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ - серый брянский волк.
За что сижу, воистину не знаю,
Но прокуроры, видимо, правы.
Сижу я нынче в Туруханском крае,
Где при царе сидели в ссылке вы.
В чужих грехах мы с ходу сознавались,
Этапом шли навстречу злой судьбе,
Но верили вам так, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
И вот сижу я в Туруханском крае,
Где конвоиры, словно псы, грубы,
Я это все, конечно, понимаю
Как обостренье классовой борьбы.
То дождь, то снег, то мошкара над нами,
А мы в тайге с утра и до утра,
Вы здесь из искры разводили пламя –
Спасибо вам, я греюсь у костра.
Мы наш нелегкий крест несем задаром
Морозом дымным и в тоске дождей
И, как деревья, валимся на нары,
Не ведая бессонницы вождей.
Вы снитесь нам, когда в партийной кепке
И в кителе идете на парад,
Мы рубим лес по-сталински, а щепки,
А щепки во все стороны летят.
Вчера мы хоронили двух марксистов,
Тела накрыли ярким кумачом,
Один из них был правым уклонистом,
Другой, как оказалось, ни при чем.
Он перед тем, как навсегда скончаться,
Вам завещал последние слова:
Велел в евонном деле разобраться
И тихо вскрикнул: «Сталин - голова!»
Дымите тыщу лет, товарищ Сталин,
И пусть в тайге придется сдохнуть мне,
Я верю: будет чугуна и стали
На душу населения вполне.

Юз Алешковский

кто-то уходил в лирику:

Хоть в метелях душа разметалась,
Все отпето в мертвом снегу,
Хоть и мало святынь осталось, —
Я последнюю берегу.
Пусть под бременем неудачи
И свалюсь я под чей-то смех,
Русский ветер меня оплачет,
Как оплакивает нас всех.
Может быть, через пять поколений,
Через грозный разлив времен
Мир отметит эпоху смятений
И моим средь других имен.

Анна Баркова

Последним из могикан в этом русле, на мой взгляд, был Михаил Танич. Хорошая, вкусная лирика как бы подчёркивает неестественность бытия человека в местах, не столь отдалённых:

Я КУПЛЮ ТЕБЕ ДОМ

Я куплю тебе дом у пруда в Подмосковье.
И тебя приведу в этот собственный дом.
Заведу голубей, и с тобой, и с любовью
Мы посадим сирень под окном.

А белый лебедь на пруду
Качает павшую звезду.
На том пруду,
Куда тебя я приведу.

А пока ни кола, ни двора и ни сада,
Чтобы мог я за ручку тебя привести.
Угадаем с тобой - самому мне не надо! -
Наших пять номеров из шести.

Мало шансов у нас, но мужик-барабанщик,
Что кидает шары, управляя лото,
Мне сказал номера (если он - не обманщик),
На которые нам выпадет дом.

А белый лебедь на пруду
Качает павшую звезду.
На том пруду,
Куда тебя я приведу.

Но не надо забывать причины этой неестественности. Я имею в виду несоразмерность уголовного наказания за неуголовные деяния (назвать преступлением политическое оппозиционерство как-то язык не поворачивается). Только помня это обстоятельство, мы можем искренне сопереживать героям подобных песен. Можно сказать, на этом и строился подлинный трагизм данного музыкального стиля.

Сейчас же, в наше время, когда уголовного преследования за политические убеждения нет, при прослушивании современного блатняка невольно возникает вопрос: "И кто же здесь герой?". Сочувствовать убийце, бандиту и вору как-то не хочется. "Уж коли сел — так сиди и не чирикай!" — хочется сказать в ответ на очередную драму пойманного.

Мною уважаемый, великолепный российский шансонье Гарик Кричевский в одной из своих песен поёт очень странные слова:

"... А раньше жил я на Таганке,
Учил босоту воровать.
Мой номер 245.
А я домой хочу опять..."

То есть автор, даже не пытаясь оправдать перед слушателем своего героя, старается вызвать к нему сочувствие.

У Михаила Круга, творчество которого я тоже очень уважаю, в песне "Кольщик" есть в чем-то жутковатая строчка:

"... Чтоб я забрал с собой
Избавленье, но не покаяние..."

Не знаю, кому как, а мне становится страшно, когда преступники выходят из мест заключения нераскаявшимися. Это ведь означает, что можно и дальше совершать злодеяния, не страшась попасть обратно. Тем более что и там жить можно:

"Грев на зону привезли.
Спирт разлит по грелкам,
Чтобы в Новый год братве
Снег казался мелким..."

гр. Бутырка

При ближайшем рассмотрении удивляет даже классика блатняка — незабвенная «Мурка». С одной стороны, история о предательстве и невозможности его прощения. А с другой, можно услышать предупреждение о нереальности выхода из уголовной среды и расправе над подобными «отщепенцами», решивших встать на путь исправления. В самом деле, героиня песни предала интересы бывших соратников, но разве не имеет человек права на собственный выбор дальнейшего пути? Песня отвечает: «Нет». Более того, в песне перед убийством героини её попрекают благами, полученными до момента «предательства». Странно оперировать мотивациями одной системы ценностей, обращаясь к тому, кто начал жить другими измерениями. Эти упрёки в «Мурке», как ничто другое, раскрывают узость смыслового содержания блатняка.

* * *

В наше время стало привычным называть блатняк шансоном. Не скрою, это поначалу вызывало у меня неприятие шансона в целом. Но если вдуматься, разница между этими двумя стилями очень велика. Российский шансон, на мой взгляд, представляет собой уникальный симбиоз высококачественной эстрады и авторской песни. Зародившись, подобно европейскому аналогу, в кафе и ресторанах, он довольно быстро, буквально за несколько десятилетий, вырос в отдельный стиль. Хочется отметить присущую шансону текстовую содержательность и глубину.

Блатняк же имеет более длительную историю. Я бы, скорее, назвал его ответвлением русской народной песни. Достаточно вспомнить хотя бы «По диким степям Забайкалья». Присущее русскому фольклору страдальчество проникло и в блатняк, став в творчестве заключённых некоей самоцелью. Не имея иных высот морали, удобно расписывать своё несчастье в окружении зла.

Не могу не вспомнить характерную деталь блатняка: обращение к своей матери, как правило, с просьбой о прощении.

"Мамочка, мама, прости, дорогая,
Что дочку-воровку на свет родила!
С вором ходила, вора любила.
Он воровал, воровала и я..."

Приём, безусловно, беспроигрышный. Но повторяемый без конца в разных вариациях, невольно наводит на мысль: «Отчего во всех подобных произведениях герой просит прощения именно у своей матери, а не у тех, кому своими противоправными действиями сломал, разрушил или испортил жизнь?». И по-моему, это вовсе не из-за инфантильности героев («мама всегда простит»), а именно из-за нежелания, а скорее непонимания и неумения героев истинному покаянию. Возможно, хотя я могу и ошибаться, такая позиция идёт от так называемых «понятий», т. е. набора псевдоморальных правил поведения в уголовной среде.

В последнее время этот стиль вышел из мест, не столь отдалённых на сцену. Мы видим, как пытаются изображать из себя уголовников люди, профессионально занимающиеся шоу-бизнесом. На волне интереса к подобной тематике они создают некий продукт, имеющий стилевые черты и, что не менее важно, смысловые установки блатняка. В итоге мы через шоу-бизнес узнаём об обычаях и нормах криминального мира, со временем принимая их за нечто естественное. Осмелюсь предположить, что, поскольку музыка, как искусство, является мощнейшим регулятором внутреннего состояния человека, уголовная атмосфера блатняка может создавать образ вседозволенности в обществе.

Так зачем же нужен блатняк? Я ни в коей мере не нападаю на этот стиль и признаю необходимость его существования, как части российской культуры. Но его популяризация в обществе и мимикрия под шансон очень удивляют.